Согласно ежегоднику «Кавказский календарь на 1904 год» (Тифлис, 1903), «…пользуясь поддержкою персидских шахов, татары успели утвердиться в юго-восточной части Закавказья. Самая густая масса означенных татар находится в трех восточных закавказских губерниях, а именно: в Елисаветпольской (около 550 тыс.), Бакинской (около 609 тыс.), Эриванской (около 373 тыс.), а также – в Тифлисской губернии (около 110 тыс.)». Кавказские татары (с тридцатых годов XX столетия значатся под этнонимом «азербайджанцы») преимущественно исповедуют ислам шиитского толка.
О внешнем виде и физическом развитии кавказских татар – мужчин и женщин – можно сказать, что природа их в этом отношении не обидела. Как мужчины, так и женщины развиваются довольно рано, так что 25-летние мужчины и 18-летние женщины уже представляются в полном цвету и развитии организма. Редко можно встретить мужчину 20 лет холостого, а женщину 14 лет незамужнюю. Лоб у татарина открытый, нос правильный, губы небольшие и полость рта усеяна правильными, белыми и небольшими зубами; уши правильные и верхний край их выдается несколько вперед и книзу, вследствие давления сверху барашковых папах.
Перед влиятельными лицами татарин мягок, податлив; перед равными и низшими – горделив, смел и дерзок. В случаях же затруднительных он почти всегда нерешителен и труслив. Все татары в высшей степени падки к деньгам, так что за деньги готовы решиться на разные предосудительные проступки.
Жена – беспрекословная рабыня мужа. Дети боятся и почитают отца больше матери. При виде отца все в семействе низко кланяются и ожидают его приказания и распоряжения, которые беспрекословно и выполняются.
Татарин-магометанин не только не подает руки христианину, но даже относится к нему, вследствие религиозных воззрений, с отвращением и презрением. Даже прикосновение платья христианина к его платью считается осквернением для последнего, и он не успокоится до тех пор, пока не обмоет водою это нечистое место. Если на базаре случайно кто-либо из христиан дотронется до какого-либо продукта, например пищи, то правоверный не будет ее есть, пока не вымоет, а также ни за что не станет ни пить, ни есть из той посуды, до которой прикоснулся христианин, – все он выльет или выбросит собакам; посуду же вымоет для себя семь раз.
Мужчины на голове исключительно носят большие папахи. Платье их состоит из домашнего архалука, длинной чохи (чухи) и шаровар, аби (плащ вроде пальто, без рукавов) и длинной желтой шубы. Белье состоит из рубахи, платка, носков, пояса и кальсон. Обувь составляют коши, изредка сапоги, лапти и лапчун (род туфлей). Головной убор женщин состоит из платка, чалмы, тор (сетка) и шали.
У татар юноша вообще не выбирает себе невесты: этим занимаются родители или родственницы. Они наводят справки о состоянии и нравственных качествах родителей предполагаемой невесты, а также о красоте и кротости последней, Если все это удовлетворяет их требованиям, то они начинают хвалить ее перед женихом и предлагают ему жениться на ней. Иногда же, не доверяя вполне вкусу своих родителей и родственниц, жених сам старается тайно посмотреть невесту и через посредство знакомых ей женщин часто достигает этого. Родители девицы не сразу изъявляют согласие на брак своей дочери: им также необходимо собрать сведения о женихе и его родне. С этой целью они приглашают к себе своих родственниц как бы на семейный совет: если жених и родители его, в особенности мать, уживчивого и смирного характера, то изъявляют свое согласие на сделанное предложение, предварительно, впрочем, для формы спросив согласия девицы, без которого по шариату не может состояться брак. Если же сведения будут против жениха и его семьи, то в сватовстве отказывают.
Спустя неделю-вторую, родственники жениха с некоторыми знакомыми несут в дом к невесте несколько голов сахару и разные сласти и раздают их там присутствующим лицам. Обряд этот называется «ширни» (от слова «ширин» – сладость). После этого назначается срок свадьбы и затем жених приступает к приготовлению платья для невесты. Если он состоятельный, то приобретает для нее золотое ожерелье, серьги, браслеты (называемые «голбаг»), перстень, золотые крючки и кораллы и две пары костюмов. Родственники жениха несут эти подарки со сластями к невесте: обряд называется «нишан» – обручение. Конечно, не всякий жених может себе позволить делать невесте такие богатые подарки, каждый их делает по состоянию, но как бы ни был беден жених, он непременно должен послать невесте хотя-бы серебряный перстень и простую шаль или вместо нее платок.
Когда наступает время самого празднования свадьбы, жених отправляет в дом к невесте деньги на расходы или же посылает муку, крупу, барана, масло и разные сласти. Свадьба у богачей продолжается иногда даже до одной недели и более, а у бедных дня два.
У состоятельных свадьба не обходится без «сазандаров» и «мютрюбов» – танцоров-мальчиков, одетых в женское платье. Накануне же привода невесты в дом жениха двое поверенных – со стороны жениха и невесты – отправляются к мулле для совершения «кебина» (брачный акт). Мулла, совершивший этот акт, получает вознаграждение за него от жениха, смотря по его состоянию.
Затем жених в сопровождении нескольких человек своих друзей отправляется в баню, в то же время невеста отправляется в другую баню, и там ей и явившимся с нею в баню подругам дается шербет (сахарная вода).
Когда жених выходит из бани, его провожают молодые люди с зурною до его дома, где он и останавливается. В это время гудит зурна, молодые люди борются, мютрюбы танцуют, а жених стоит со своими шаферами, из коих один находится по правую сторону и называется «сагдиш», а другой по левую – «солдиш».
Родственники и близкие знакомые дарят жениху деньги; шаферы собирают их и кладут ему в карман. После этого, в последний день свадебных празднеств, все присутствующие гости жениха отправляются с двумя арбами за невестою. А жених остается у себя дома. В это время отец невесты тоже в свою очередь собирает к себе своих родственников и знакомых. Провожая свою дочь, он дает ей разные наставления; если же у невесты нет отца, то такие наставления дает старший брат. Затем подходит к невесте какой-нибудь маленький мальчик, преимущественно из родственников жениха, обвязывает ей поясницу каким-нибудь шелковым платком и говорит: «Дай Аллах, чтобы ты сделалась матерью семи детей мужского пола!» Затем одна женщина, называемая «енгэ» (посредница), а другая, более опытная, называемая «аг-бирчэк» (белые волосы), садятся на арбу с невестою и едут к жениху, который ожидает их у себя дома. Другая же арба нагружается домашними принадлежностями невесты, данными ей в приданое отцом и матерью. После прибытия невесты, с наступлением ночи находящиеся на свадьбе гости, поужинавши, расходятся. Затем жених, который все это время был в стороне, тайком отправляется к невесте и спустя некоторое время, вступив в свои супружеские права, выходит на двор. Тотчас же к невесте спешит енгэ и смотрит на простыню, о замеченном же на ней передает родителям жениха. На другой день посредница и опытная аг-бирчэк отправляются к родителям невесты сообщить им добытые сведения и поздравляют их с тем, что дочь их сохранила свою непорочность.
В первые два-три месяца невестка ни с кем из домашних, кроме малолетних и мужа, не говорит, затем начинает говорить в полголоса, и только после продолжительного времени, иногда – нескольких лет, наконец начинает говорить обыкновенным голосом.
Многодетная мать хоть и пользовалась почетом, но по бедности продолжала трудиться в поле или в саду даже на сносях. Нередко там и разрешалась она от бремени где-нибудь в укромном месте не без помощи соседок. Завернув младенца в какое-нибудь тряпье, она под вечер пешком шла к себе в дом.
Как-то раз татарка в пути, во время перекочевки на горные пастбища, отстала от своих. Уединилась в ближнем лесочке, сопровождаемая волкодавом. Спустя несколько часов она нагнала свой обоз, да только на руках у нее уже был новорожденный ребенок. Оказалось, что в лесу она и разрешилась от бремени, став сама себе повивальной бабкой. Ее отсутствие мало кто заметил, и лишь две женщины, подойдя к ней, справились – мальчика или девочку послал ей Аллах? Единственный знак внимания, который был оказан роженице – ее усадили верхом на навьюченного быка. Зажатая тюками, приложив к груди дитя, она тут же взяла в руки прялку и принялась сучить нить. Обоз же продолжал свой путь, как ни в чем не бывало. Муж даже не глянул в ее сторону, не говоря уже о том, чтобы подойти и приободрить: все это время он не переставал с криками гнать перед собой пару тощих коров.
Не только бедность вынуждала женщину-татарку корячиться в трудах до последнего, но и суеверный страх – дабы скрыть ото всех близкие роды. А еще бедняжка боялась сглаза: она скрывала срок наступления родов в уверенности, что чем большее число лиц об этом узнает, тем дольше она будет мучиться при родах и ребенок может родиться мертвым.
И уж тем более незавидна участь крестьянки, рожающей в дому, под кровом мужа. Их жилище напоминало больше жалкую подземную нору. Там невообразимый смрад и запущенность. В дождь в дому грязи можно намесить столько же, сколько за порогом. К тому же зимой в эту же нору сгоняют на ночь всю домашнюю живность – лошадей, коров, овец, коз, кур… Здесь же, на полу, чаще под одним одеялом спит вся семья, без различия пола и возраста. В той же лачуге женщины пекут хлеб и готовят еду.
Если роды выдавались трудными, принято было завернуть роженицу в одеяло или в архалук, и катать ее по полу. А то и принуждали ее прыгать через разведенный посреди лачуги огонь или же проползать у ослицы между ног. Тем временем мужчины, взобравшись на плоскую кровлю дома, начинали стрелять из ружей в воздух, полагая этим напугать шайтана, который терпеть не может появления на свет еще одного правоверного.
Рождение мальчика вызывает у татар неописуемый восторг, меж тем как рождение девочки возбуждает явный ропот. Укрепилось мнение, что девочка – «чужой товар», а мальчик – «хозяин очага», т. к. он поддерживает огонь в «чираге» (очаге) отчего дома, да к тому же он еще и «золотое солнце, которое своим светом будет озарять весь свой род».
С рождением сына соседи и знакомые наперебой поздравляют счастливого отца: «Аллах послал тебе великую радость, да будет благословлено имя его». А при появлении на свет дочери опечаленного отца то и дело утешают: «Не унывай, Аллах пошлет и мальчика». Если вокруг мальчика все так и пляшут, увешивая его колыбель амулетами и оберегами – от дурного глаза, от болезней, то девочка предоставлена судьбе.
Через несколько часов после рождения дают новорожденным в малом количестве свежее масло с медом для очищения их внутренностей; затем несколько дней кормят их полутопленым коровьим молоком. После мать вскармливает ребенка сама. Если у нее нет молока или его мало, выручают соседки и родственницы. Кормить чужое дитя грудью за деньги – смертный грех.
Религией вменяется в непременную обязанность родителям подвергнуть ребенка обрезанию, начиная от 1 года до 15-летнего возраста. Для этой цели выбирается кум («кирве»), причем родители всячески стараются выбрать кумом состоятельного и влиятельного человека, ибо он, сделавшись почетным членом семейства, закажет мальчику пояс и приличную одежду, и вообще по своим средствам будет поддерживать его. При совершении обряда обрезания более зажиточные люди расходуют большие деньги; они приглашают на этот праздник ближних, друзей, знакомых и родственников и угощают их пловом, разными сладостями, шербетом и чаем. У богачей на таких увеселениях гудит зурна, играют сазандары, танцуют мютрюбы, поются песни, и пиршество иногда продолжается два-три дня.
Некоторые из корыстолюбивых лиц используют гостей во время обрезания своих детей; еще до подачи плова они подносят каждому из гостей порознь разные сладости, и гости, приняв их, кладут на блюдечки деньги, соответственно своему состоянию, в пользу новообрезаемого. Цирюльника, совершавшего обрезание, удовлетворяют за его труд родители ребенка, а при несостоятельности их – собравшиеся знакомые и родственники. Установленного вознаграждения за обрезание для цирюльника не положено; поэтому он довольствуется обыкновенно тем, чем его одаривают. И вообще, пиршества эти устраиваются так, что сбор на них превышает в несколько раз расход. Самое обрезание производится цирюльником по окончании пиршества. Когда разные приглашенные лица уже разойдутся, а останутся родственники и близкие знакомые, то приступают к обряду. Кум крепко держит ребенка, чтобы он не пошевельнулся; цирюльник же, соблазнив ребенка разными словами и не показывая ему бритвы, говорит: «Посмотри, как на балках мыши съедают дом». Ребенок, поверив этим словам, смотрит наверх; в это время цирюльник моментально снимает кожицу, захватив ее предварительно в разделенный на две половины тростник. Когда ребенок плачет от боли, ему наполняют рот сахаром. Затем цирюльник осыпает рану золою и кладет ребенка в постель лицом вверх.
Видя безнадежное состояние и близость к смерти, родственники и близкие знакомые призывают к постели умирающего муллу для совершения над ним разных религиозных обрядов, преимущественно для чтения Корана. Когда умирающий испускает последний дух, то ему завязывают глаза и челюсти платком; затем, накрыв его женским покрывалом с головы до ног, кладут лицом к югу и, поставив над головою зеркало, начинают его оплакивать.
Тело покойника еще до прибытия народа первоначально обмывают и затем по три раза обливают некоторые части тела водою; а именно: выливают по три кувшина на плечи и на голову усопшему. По совершении омовения, семь главных частей тела осыпаются «сидром» и потом покрываются хлопком. Семь главных частей тела по шариату суть: два колена, руки, глаза и лоб. Эти же части тела суть главные и при совершения намаза. После этого его кладут в гроб на правый бок и несут на кладбище на перекладинах. Похоронное шествие сопровождается до самого кладбища пением мулл, идущих впереди гроба. Усопшего хоронят на кладбище без особенных церемоний, головой на юг – к Мекке. Самые близкие родные носят глубокий траур по усопшему иногда несколько лет.
Отрывок из книги русского военного историка генерала Н.Ф. Дубровина (1837 – 1904) «Кавказ и народы, его населяющие. Закавказье»:
«Татарин, как на кочевке, так и у себя дома, проводит почти все время в бездействии и занимается только тем, что украдет у соседа лошадь или уведет быка. Укрывательство вора и клятвопреступление среди татар развиты в высшей степени. Сами татары хорошо сознают это, и, терпя от сильного, многие от души желали бы искоренения этого зла.
«У нас нет, – говорят сами туземцы, – ни простого татарина, ни агалара, ни даже хаджия, который бы сам не воровал или не держал партии воров из соседних деревень, или уездов. Чтобы производить следствия по всеми случаям воровства, надо одну половину уезда сделать судьями для того, чтобы судить другую половину; затем, по окончании подобного суда, я уже не знаю, кто будет судить самих судей, которые ничем не лучше тех, которых они осудили».
Татарин признает присягу перед Кораном непременно с омовением, с жертвами, и тогда он не станет думать одно, а говорить другое. Присягу же по нашим законам они не ставят ни во что, считая ее не клятвой, а простым свидетельством перед русскими чиновниками.
Татары весьма большие охотники до всякого рода тяжебных и кляузных дел…»
В заключение, как бы в унисон историку Дубровину, приводим без купюр и сокращений в нашем переводе с армянского исповедь зангезурского татарина Кьюрд-Паша-бека, опубликованную в горисской уездной газете «Гавар» (№ 14 от 4 апреля 1910 г.) в рубрике «Жизнь кавказских татар. Времена и нравы»:
«В мои годы, а мне 80, поступки, казавшиеся по молодости пристойными, видятся по-иному. Быт наш в прошлом связан был с пахотой да севом ячменя, ржи, пшеницы, питались же мы молоком, сливками, мацуном. И была у каждого одна чуха на плечах, рубаха единственная да штаны. Питались мясом краденого скота – говядиной или бараниной, топленым жиром запивали, пьянея от него. Шерсть шла на чуху и шаровары, шкура – на постолы. Ночевали когда в хлеву посреди навоза, а когда и на дворе среди своих отар, даже в дождь и снег, не имея представления ни об одеялах, ни о подстилках. Одних косил тиф, другие гибли в буран и пургу, третьи со скалы могли в пропасть сорваться. Но те, кто выживал, уходили из жизни в 110, 100 и 90 лет, и редко кто раньше того возраста умирал.
Денно и нощно голова крестьянина была занята мыслями о том, где бы что стянуть. За того, кто о разбое не помышлял, никто дочь замуж не выдавал: отец должен был дать сыну коня под седлом да пристроить его получше к известному разбойнику или предводителю шайки воров, чтобы он их навыками овладел и красть научился. Могу пример привести. Гусейн из Кялбалы отвел сына своего к главарю разбойников-кялбалинцев Хасану, упросив его обучить отпрыска своему ремеслу. Тот согласия своего на то не дал: «В роду у вас муллы были, из вас добрых разбойников не выйдет. Ни к чему мне позориться».
Да только время-то вперед движется. По нынешним временам дочь не выдают за невежд неграмотных, книги в руках не державших.
В прошлом наивный народ скреплял свое согласие пальцем, обмакнутым в чернила, и никогда не оттягивал сроки выплат, покрывая даже те долги, которые не были подтверждены документами. В своем селе воры не орудовали. Да и лжесвидетельство на Коране еще не вошло у них в привычку. Как-то Ахмад-бек убил одноглазого Аласкяра. Родичи убитого на него указали. Когда Ахмад-бека попросили поклясться на Коране, что он этого не делал, тот сказал: «Мне ли из-за какого-то одноглазого грешить перед Кораном? Да, я его порешил и даже укажу место, где его оставил».
Признаться в преступлении он не очень-то и боялся, ибо была на все своя такса: за убийство, кражу, ранение, умыкание девиц, за наделение замлей, даже за то, чтобы старостой кого-то поставить…»
Публикацию подготовили Марина и Гамлет Мирзоян
