Мать и жена пристально наблюдали за ним влажными от подступающих слёз глазами. Но он, казалось, даже не замечал их присутствия…
Грант торопливо расхлебал тарелку куриного бульона, левой рукой огораживая её, словно боясь, что отнимут, затем отломил от ломтика хлеба кусочек, осторожно обмакнул его в соль и положил в рот. Посмаковав с полминуты, проглотил. Съев таким макаром в четыре приёма ломтик, Грант более не притрагивался к хлебу в хлебнице, несмотря на настоятельное угощение и даже просьбы родных. Взамен он вдруг бережно сгрёб со стола крошки в пригоршню и старательно, чтобы не уронить ни одну, положил в рот. Мать и жена разом, словно по команде, разрыдались. Но Грант даже не понял, в чём причина. Он лишь растерянно озирался. Это был первый его обед в кругу семьи после возвращения из многомесячного плена…
Уже полдня как Грант вернулся домой, но внутренне он ещё находился там, где ломтик обычного хлеба был чуть ли не пределом желаний и каждодневной, ежечасной мечтой. Его сознание пока отказывалось принимать, что он среди своих и что хлеб на столе – это его хлеб. Так много хлеба сразу он не видел почти целый год…
Вспышка памяти осветила боевые позиции в нахмуренный, словно обиженный на кого-то день. Он не предвещал ничего доброго. Почти сразу же вместе с навалившимся тяжёлым предчувствием осколок разорвавшегося рядом вражеского танкового снаряда, казалось, вырвал у него половину бока. Но, удивительно, боль он почувствовал не сразу, вернее, не успел и вовсе почувствовать, сразу лишившись чувств, не в силах принять одновременно столь большую порцию боли. Очнулся вместе с появившейся резью, которая не только вернула его из другого измерения, где физической боли не существует, но и передала информацию свыше – будет жить! И Грант невольно вспомнил спасённого им месяц назад азербайджанского мальчика. Теперь этот мальчик спасал его. Во всяком случае, так услышал Грант Бога…
В полевом госпитале противника ему обработали рану, сделали перевязку и отправили в ближайшую районную больницу. Он нужен был неприятелю живым для обмена в дальнейшем на своих военных, оказавшихся в плену.
Чувство голода пересиливало ощущение боли. Кормили раз в день картофельной или капустной похлёбкой и ломтиком чёрного, кислого на вкус хлеба. Похлёбку он ел быстро, а вот хлеб – маленькими кусочками, смакуя каждую крошку. Пару крошек он оставлял на дне кармана на вечер или утро следующего дня…
Медперсонал обходился с ним сносно, своевременно делали перевязки и уколы. Только усатый фельдшер с вечно красными, сердитыми глазами ругал его, приговаривая: «Наши ребята на фронте гибнут, а мы тут с ним цацкаемся». Бывало, распалялся настолько, что тыкал пинцетом ему в грудь или плечо…
Тем временем рана заживала, боль потихоньку рассасывалась. Но однажды, как раз во время перевязки, в больницу с шумом ворвалась группа молодчиков, отняла его у фельдшера, который даже робко попытался отстоять своего пациента, и стала молотить его. Из крикливого, беспорядочного мата обидчиков Грант понял, что армия противника терпит болезненные поражения… Тяжелее всего было вынести первые несколько ударов. Потом боль как-то притупилась, кажется, вовсе исчезла, предвещая потерю сознания. Кто-то схватил табурет… В последний миг, перед тем, как провалиться в спасительное бесчувствие, Грант успел запечатлеть в своём ускользающем сознании обнадёживающе улыбающееся лицо мальчика, вырванного им из хаоса войны…
Очнувшись, Грант почуял запах горелой кожи и странное жжение на груди. Осторожно, превозмогая боль в отекшей шее, покосился на новый очаг страдания – над левым соском чернел неровный крест, выжженный сигаретами…
Вскоре его забрал из больницы какой-то местный полукриминальный авторитет по прозвищу Али. Это был крайне жестокий и циничный человек, сделавший себе состояние на талане*, похищая и грабя имущество людей, оказавшихся в бедственном положении или и вовсе погибших. Он держал Гранта на своём дачном участке, в глубокой выгребной яме для строящегося туалета. Приходил каждый день и выливал на него часть приготовленной для своей собаки похлёбки, которой пленник вынужден был питаться. О том, чтобы попытаться выбраться из ямы, Грант и не помышлял – наверху свободно гуляла огромная кавказская овчарка, которая иногда заглядывала в яму грустными, почти человеческими глазами.
Недели через три Али продал своего пленника семье, у которой на войне пропал без вести старший сын. Родные пропавшего тешили себя надеждой, что он находится в армянском плену и его удастся обменять. Это была большая трудовая крестьянская семья. К Гранту относились хорошо, не били и не оскорбляли, в душе надеясь, что такого же отношения удостоится их сын на противоположной стороне. Утром и вечером давали чай с кусочком сахара и ломтиком хлеба, а на обед – тарелку овощного супа, в котором иногда плавал кусочек мяса. Однако пережитые ранее кошмары преследовали пленного постоянно…
В первые дни после возвращения домой Грант почти не разговаривал, лишь лепетал что-то, словно только учился говорить. Он не узнавал многих из родни. Память приходила и уходила, как морской прибой. Через пару минут общения он мог забыть, кто перед ним и о чём тот только что говорил…
Грант словно вернулся из небытия, которое, пожалуй, страшнее самой смерти, потому что в этом небытии человек как таковой нереален, но реальны боль, позор и мучения, как физические, так и моральные… Верно замечено, человек в плену – не погибший и не живой… В этом небытии, словно в далёком тумане, растворялись лица родных и близких людей, они казались эфемерными, существами из какого-то параллельного мира… Вместе с тем Грант в деталях помнил своё небытие, хотя многое бы отдал, чтобы забыть его…
Часто снился мальчик двух лет. Грант нашёл его на пыльном просёлке полуживым. Его оставили родители, спасая свою собственную жизнь. Наверное, потеряли в суматохе… Грязный, с длинными соплями, малыш страшно вонял, видно, не раз делал под себя. Грант взял его к себе домой, нагрел во дворе воду, вымыл, одел, накормил, выходил… Вскоре через Красный Крест передал мальчика родителям… И вот теперь мальчик спас его. Грант чувствовал это шестым чувством…
В семье Гранта готовились к Пасхе. Мать Вергуша и жена Алина с особой торжественностью, не скрывая своей радости, пекли куличи, собираясь достойно встретить в полном составе главный христианский праздник, знаменующий победу жизни над смертью.
Наутро в церкви яблоку негде было упасть. Шла пасхальная заутреня. В самом углу храма стоял невысокий, рано поседевший человек со сложенными крестом руками. Он словно прикрывал от присутствующих крест, выжженный у него на груди. Крест из ладоней также доставлял боль, но иного рода – животворящую боль обновления…
Дома накрыли пасхальный стол: отварная рыба, блюда из зелени, рисовый плов с изюмом и сухофруктами, крашеные яйца. Взгляды членов семьи и собравшихся на праздник родственников, словно магнитом, тянулись со всех сторон к Гранту. Никто не прикасался к праздничным яствам, словно ожидая благословения хозяина дома. Грант встал, взял красное яйцо и, бережно сжав в ладони, поднёс его к дрожащим губам… Этот поцелуй означал возвращение к жизни…
*Талан – тюркское слово, означающее «добыча», здесь – мародёрство на войне.
Ашот Бегларян, 2017 г., май
